Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.
«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев
«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев
«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина
«Всенощная», Наталия Самуилова
Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)
Дневники писателя Николая Михайловича Коняева.
Дневники писателя Николая Михайловича Коняева.
Кто сказал, что время течет безшумно?
Его движение не производит звуков, но душою и сердцем я отчетливо различаю эту мелодию…
Иногда кажется, что не я уехал из Вознесенья тридцать лет назад, а это нынешний поселок уехал из того Вознесенья.
Еще в Питере, на автовокзале, лица пассажиров, толпящихся на посадке в автобус, начинают казаться знакомыми, но как ни стараешься, так и не можешь вспомнить…
Словно пеленою затягивает глаза, и не проникнуть памятью сквозь эту муть. И может быть, потому и различаешь на лицах, как будто бы знакомых тебе, только равнодушие, порою даже озлобление.
Даже страшно становится…
Но, как в музыке - пиано, повтор - уже в самом поселке, в лицах поселковых детей, в их голосах, движениях, смехе, различаешь голоса и лица своих сверстников - и словно бы переносишься на десятилетия назад.
Сосредоточенно вслушиваешься на поселковых улочках в глуховатую, неясную мелодию времени, и она утешает и примиряет с прожитыми годами…
А как тихо нынче в поселке!
Завод теперь работает в четверть своей силы, и ночные и вечерние смены стали ненужными, и в этой тишине словно бы проваливаешься в детство, в далекие пятидесятые годы.
И на реке уже с трех часов утра, как прежде, черно от лодок, вставших вдоль фарватера… Сидят и рыбачат продольниками, как в далекие годы.
Нет-нет, рыбы не стало больше. И никакой не спорт эта рыбалка. Чтобы хоть чем-то накормить семью, и сидят с самого раннего утра рыбаки на реке…
Опять-таки, как тогда, в пятидесятые годы.
Впрочем, тогда рыба все-таки была в реке. Ну а главное, тогда надежда была, что жизнь все-таки изменится к лучшему.
И радостно узнавание, и так грустно от этого…
Ну разве мог я подумать, что такая печальная мелодия у нашего времени…
25 июля 1996 года, Вознесенье.
Автограф Николая Михайловича Коняева на его книге «Лихие и святые девяностые»:
Антону Евгеньевичу Жоголеву на молитвенную память книгу о временах, которые мы не выбирали, но в которых и не умерли, а выстояли, - от автора.
Николай Коняев,
18 октября 2016.
В Петербурге идут торжества по случаю 300-летия Российского флота.
У нас, в поселке, свои торжества.
Мальчишки у мостков водят по воде выпиленные из неструганных досок баржи-корабли.
- Всё! - объявил один, засыпав на свое судно прибрежного песка с илом. - Я уже загрузился!
- Погоди! - ломая тростник, сказал ему приятель. - Лесу тут немного наросло… Давай в Финляндию отвезем!
Не знаю, как насчет остального, но в ассортименте нынешних грузоперевозок будущие капитаны разбираются хорошо.
Редко-редко проходят сейчас по реке самоходки…
И везут сейчас в основном нефть, иногда щебень.
Еще реже - лес…
Ну а другого трехсотлетнему Российскому флоту возить теперь нечего!
30 июля 1996 года, Вознесенье.
Две недели назад умер Михаил Константинович Аникушин, а сегодня открывали памятник Федору Михайловичу Достоевскому работы скульптора Любови Михайловны Холиной.
 Памятник Ф.М. Достоевскому работы скульптора Любови Холиной. |
Когда убрали полотнище, перед глазами явилась неподвижная, ссутулившаяся каменная глыба.
- Мощно! - похвалил приятель. Потом посмотрел на памятник внимательнее и спросил: - Специально ждали, что ли, кончины Аникушина?
- Не знаю, - ответил я. - Но совпадение любопытное. У Аникушина Пушкин - движение, а тут - этакая неподвижная глыба...
- Зря ты ругаешься… - сказал приятель. - По-моему, так и ничего памятник. На тебя похож!
- На меня?!
- Похож-похож, - сказал мужичок, что прислушивался к нашему разговору. - Такое ощущение, что с вас и лепили…
Я присмотрелся к памятнику.
По-прежнему, расплываясь в каменной глыбе, сутулился на Владимирской площади Федор Михайлович Достоевский.
Но сейчас почему-то скульптура уже не казалась такой неподвижной…
30 мая 1997 года, Санкт-Петербург.
Какие бы выдающиеся творения ни создал человек, все равно собственная жизнь его - произведение не менее важное и поучительное, чем то, что создано им в искусстве, в литературе.
Другое дело, что в отличие от эстрадных кумиров жизнь настоящих мыслителей и художников не распахивается настежь в рекламных целях, а напротив - замкнута, зачастую прикровенна, и потому со стороны кажется, что она неотличима в своей обыденности и обыкновенности от безконечных тысяч других жизней.
 Алексей Федорович Лосев. |
Эти мысли возникали у меня по ходу чтения совсем недавно выпущенной в серии «Жизнь замечательных людей» книги Азы Тахо-Годи «Лосев».
Мне не посчастливилось лично знать Алексея Федоровича…
Но появление его работ я воспринимал не просто как явления культурной жизни, а в буквальном смысле как события творческой жизни многих моих знакомых.
Как и все, я охотился за eго «Эстетиками», выходившими в семидесятые годы...
Как и все студенты Литературного института, слушал курс лекций по античной литературе, который читала Аза Алибековна Тахо-Годи, книгу которой и разбираю сейчас.
Правда, о том, что она является другом и ближайшим помощником Алексея Федоровича Лосева, мы, студенты, тогда не знали…
Не знали мы и о том, что 3 июня 1929 года - Алексею Федоровичу было тогда тридцать шесть лет - он принял вместе со своей женой Валентиной Михайловной тайный постриг.
Потом были аресты, долгие двадцать с лишним месяцев, проведенных во внутренней тюрьме Лубянки, и только потом наконец приговор - десять лет лагерей.
Еще когда шло следствие, Лазарь Моисеевич Каганович назвал А.Ф. Лосева классовым врагом.
По житейской логике в суровом Свирьлаге и должен был завершиться жизненный путь исследователя Эсхила и Платона, автора опальной «Диалектики мифа».
Но житейская логика не применима к житию, к которому все более и более приближалась жизнь Алексея Федоровича. Господь посылает испытания, но дает и силы выдержать их, выстоять там, где без духовного вспомоществования не выстоит и самый физически сильный человек.
Большая - он прожил 95 лет! - жизнь Алексея Федоровича Лосева лучшее доказательство этому.
Ни годы гонений, ни лагеря, ни литературная казнь (двадцать три года не публиковали его!), ни подкравшаяся еще в Свирьлаге слепота не сломили его.
Даже по своему объему труды А.Ф. Лосева превосходят воображение. В разделе «Главные печатные труды А.Ф. Лосева» сорок названий. Среди них единой позицией отмечена 8-томная «История античной эстетики».
Воистину - титанический труд. А через какие мытарства должны были пройти эти книги на пути к читателю?!
Я сам был свидетелем мытарств его книги о религиозном мыслителе Владимире Соловьеве.
В 1984 году я ездил в командировку на север Красноярского края. Там в глухом таежном поселке, в магазине, где торговали водкой, хлебом и консервами, и увидел я высокую стопку сосланных сюда книжек Лосева «Вл. Соловьев».
Книгу эту я безуспешно пытался достать в Ленинграде, и поэтому купил сразу три экземпляра.
- Покупали бы уж все… - сказала продавщица. - Чего ее сюда привезли? Уже полгода лежит…
Мысль продавщицы мне понравилась.
Книжка стоила всего двадцать пять копеек, и ее вполне можно было отвезти в Ленинград в качестве таежного сувенира.
Но до Ленинграда книгу я не довез.
В Москве в редакции «Студенческого меридиана» мое приобретение увидел Юрий Ростовцев и сказал, вздохнув, что самому Алексею Федоровичу в издательстве выдали всего десять экземпляров книги.
Ленинградские приятели остались тогда без сувенира, зато очень скоро одна из книжек вернулась ко мне с трогательной надписью самого Лосева...
И вот теперь вышла его биография...
Азе Алибековне удалось глубоко и точно воссоздать жизнь Лосева-философа, Лосева-художника, Лосева-инока, удалось передать светозарную православную наполненностъ этой подлинно русской жизни…
Как-то очень живо понимаешь, читая ее книгу, что жизнь Алексея Федоровича Лосева - часть нашей жизни, часть жизни России, жизни, прожитой ради России.
«Так я встречалась с невидимым пришельцем ежедневно. Каким-то нездешним чутьем поняла - это Оно пришло. Только не страшная смерть с косой, а благородный вестник сидит поутру на страже, охраняя от вторжения безобразной костлявой гостьи, приготовляя тихий, благой переход туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а жизнь безконечная. Не было страшно. Боялась вслух говорить об этом нездешнем явлении и рассказала уже после кончины Алексея Федоровича сидящим за нашим столом друзьям и записала для памяти.
Шел май, близился день св. Кирилла и Мефодия…»
В этот день завершил свои земные дела и ушел от нас один из самых крупных мыслителей XX века, русский философ Алексей Федорович Лосев...
5 октября 1997 года, Санкт-Петербург.
С утра писал роман о Беринге.
Потом пошел на Православную выставку.
Выставка как праздник. Масса знакомых, масса полезных и приятных встреч. Самая приятная - встреча с моей только что изданной книжкой «Последние дни Митрополита Иоанна».
Брошюрка, а все равно приятно.
Вечером - встреча в Союзе писателей с китайскими писателями Лю-Сянь-Пином, Ван-Чан-Яо, Чжан Пином и заведующим отделом «Жеминь жибао» Дин-Чжен-Хайем.
Читая по-русски Пушкина, китайцы ненавязчиво продемонстрировали, что знают русскую литературу гораздо лучше, чем мы китайскую.
Восхищаясь этим, я прочитал на память отрывок из любимой мною новеллы Лэ Ши «Ян Гуйфэй»:
«В другой раз, на ночном пиру, Ань Лу-шань заснул, охмелев, и превратился в свинью с головой дракона. Придворные тут же доложили об этом императору.
- Этот свино-дракон, пожалуй, ничего дурного сделать не способен, - решил император.
И так как его вовремя не умертвили, он потряс мятежами все Срединное государство».
И вот тут-то и выяснилось, что никто из китайцев, говорящих по-русски, не понял, что я читаю.
Я подумал было, что наши гости плохо знакомы с китайской литературой эпохи Сун, но когда переводчица спросила: «А кто такая Сун?» - сообразил, что не так все просто в Китае, как я надеялся.
23 октября 1997 года, Санкт-Петербург.
Когда пять дней назад на правлении сказали, что умер в больнице Глеб Александрович Горышин, было больно и горько, но писали некролог, поминали и, конечно, молитвы читал, как и положено, и как-то и рассеивалась боль и горечь…
А два дня спустя позвонил Евгений Васильевич Кутузов, сказал, что никакого отпевания не будет, поскольку Глеб Александрович некрещеный был, и стало страшно…
Разумеется, креститься или нет - личное дело каждого…
Но Глеб Александрович был русским писателем и в своих произведениях, и в самой жизни. Всегда он отстаивал традиции классической русской прозы, которые, если разобраться, так увязаны с Православием, что без Православия как бы и вообще не существуют.
Необыкновенно высокий, к старости Глеб Александрович, кажется, стал еще выше и совсем уже неприкаянно торчал из нашей действительности, совершенно не умея приспособиться к ней, теряя ориентацию и в своих статьях, и в самой жизни.
И получается, что и умер он точно так же - нелепо и беззащитно! - как и жил, умер, так и не собравшись покреститься.
Живым он проходил мимо церкви.
Мимо церкви вчера и провезли его на кладбище в Комарово…
15 апреля 1998 года, Санкт-Петербург.
Был солнечный августовский день, когда вместе с иеромонахом из Сербии, шведом по национальности, сопровождаемые валаамским монахом Савватием, мы приехали на Святой остров.
Иначе его называют - Старый Валаам...
Согласно преданию, именно здесь начиналось служение преподобных Сергия и Германа.
Но это предание…
Более определенно говорится, что на Святом острове подвизался другой великий русский святой - Александр Свирский. Скит на острове так и называется - Александро-Свирский...
1.
Поднимаемся вверх по тропинке.
Вот и вырубленная в скале пещерка, где пятьсот лет назад и подвизался в молитвенных подвигах преподобный.
Пещерка невелика...
Когда проходишь в нее, плечи задевают за гранитные стены. Крохотного света лампады, горящей перед образами, достаточно, чтобы осветить все пространство кельи. Кроме икон и лампады здесь только голый камень...
И стоишь посреди кельи и не можешь представить, как обитал тут Александр Свирский...
И не день, не месяц, а долгие годы, когда, как сказано в Житии, «от великих трудов кожа на теле сделалась такой жесткою, что не боялась и каменного ударения».
В каменной открытой ладожским ветрам пещере и молился святой, когда раздался обращенный к нему голос Богородицы:
- Александре! Изыди отсюду и иди на преждепоказанное тебе место, в нем же возможеши спастися!
И светло стало.
Преподобный Александр выбрался из пещеры и за стволами сосен, вставших почти на отвесной скале, увидел тихие воды Ладоги. Великий небесный свет сиял в той стороне, где текла Свирь…
2.
Валаам не случайно называли северным Афоном.
Такие же скалы...
Такое же обилие воды…
Такие же резкие краски...
Разница только в температуре.
Там - жара.
Здесь - холод.
Но и то и другое одинаково губительно для изнеженной человеческой плоти, и то и другое требует аскетизма, «кожи, не боящейся каменного ударения».
Особенно остро ощущается это на Святом острове. Инок Сергий рассказал, что рыбаки никогда не останавливались здесь на ночевку.
- Почему?
- Страхования разные начинаются. Бывало, ночью в бурю бежали отсюда, так страшно становилось...
Однако сам преподобный Александр Свирский провел на острове в одиночестве несколько лет.
«Буря искушений и устремлений диавольских не возможе поколебати храмины твоея душевная, преподобне отче, основана бо бе на твердом камени веры во Христа, - звучали перед входом в пещеру-келью слова акафиста. - И хранима трезвением и молитвами непрестанными, имиже выну противоборствовал еси врагу спасения человеческого».
Дочитали акафист.
Поднялись по крутой тропинке наверх, где зияет могила, выкопанная - «о смертном часе непрерывно помышлявый»… - самим преподобным Александром Свирским.
3.
Сейчас на острове возродилась скитская жизнь.
Начальник скита, бывало, оставался на острове один. А послушникам запрещал…
- Он такое правило дал... - сказал нам сопровождавший нас Сергий. - Говорит, вы не думайте, что вы отшельники. Вы просто - сторожа.
- Духовные? - спросил кто-то из наших поэтов.
- Ага! - ответил инок. - Картошку сторожили…
28 июля 1998 года, Валаам.
Чудны Твои дела, Господи!
Как раз в те минуты, когда четыре дня назад мы читали акафист преподобному Александру Свирскому у его кельи на Святом острове, в церкви Веры, Надежды, Любови и матери их Софии на проспекте Стачек в Петербурге устанавливали мощи преподобного Александра Свирского, обретенные в Анатомическом музее Военно-медицинской академии!
 Святые мощи преподобного Александра Свирского. |
Конечно же, мы не знали и не могли знать об этом, и только вернувшись в Петербург, услышали, что 28 июля 1998 года в Санкт-Петербурге произошло это знаменательное в истории Русской Православной Церкви событие.
Событие знаменательно и тем, что именно с вскрытия раки преподобного Александра Свирского началась в 1918 году затеянная большевиками сатанинская кампания по ликвидации, фальсификации и дискредитации русских православных святынь. В ходе ее были вскрыты и вывезены из церквей и монастырей шестьдесят три раки со святыми мощами.
Милостью Божией все они обретены сейчас Русской Православной Церковью вновь. И воистину великий мистический смысл скрыт в том, что последними обретены мощи преподобного Александра Свирского, утраченные нашей Церковью в самом начале - ровно восемьдесят лет назад. Не означает ли это, что соборными молитвами Русской Православной Церкви благодать Господня снова возвращается в многострадальную Россию?
«Да в мире глубоце пребудет святая Православная Церковь Христова, и в благостроении зиждется отечество наше, во всяком благочестии нерушимо, - говорится в молитве преподобному Александру Свирскому. - Буди всем нам, чудотворче святый, помощник скорый во всякой скорби и обстоянии».
1 августа 1998 года, Санкт-Петербург.
«Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим,
или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе?
Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого
одному из сих меньших, то не сделали Мне…»
От Матфея, 25, 44-45.
Еще не рассвело, когда наша машина въехала в поселок Металлострой.
Темнели в морозных сумерках строения ИТК № 5.
По верху высоких стен, остро вспыхивая в прожекторном свете, бежала колючая проволока…
1.
Подобные учреждения узнаешь сразу.
И не только по колючей проволоке, а по особой нежили вокруг, по омертвевшему равнодушию окружающего пейзажа.
Священник Александр Степанов - у него был пропуск! - ушел в зону, чтобы начать исповедь, а протоиерей Владимир Сорокин, который и привез меня сюда, отправился хлопотать о пропусках.
 Храм в честь священномученика Вениамина, Митрополита Петроградского, в ИТК № 5. |
Мы приехали в воскресенье, и дело неожиданно затянулось.
Постояв в плохо освещенном вестибюле, я вышел на улицу.
Видимо, близилась пересменка, и на ступеньках топтались охранники с автоматами.
Вспыхивали в сумерках огоньки сигарет.
Разговоры шли о пайковом довольствии. Мелькали названия горячих точек. Но мимоходом, только на предмет воспоминаний, как там обстояло с пайковыми деньгами.
2.
Когда наконец все согласовали, уже рассвело.
Тройками мы начали заходить в тамбур с автоматически захлопывающимися решетками.
Здесь проверка. Осматривают вещи. Сверяют паспорта с пропусками.
Все это по-тюремному медленно и настороженно.
Коротая время, я разглядывал фотографии - анфас и в профиль - висящие на стене в будочке контролерши. Над фотографиями надпись: «Склонны к побегу».
Наконец проверка завершена. Наша тройка прошла в зону.
И здесь - так неожиданно после безконечных согласований и строгих проверок! - улыбающееся лицо пришедшего встретить нас заключенного.
- Отец Александр уже исповедал меня! - весело сказал он, забирая у протоиерея Владимира Сорокина тяжелые сумки со свечами и книгами. - Послал вас встретить…
За улыбающимся, совсем непохожим на заключенного провожатым двинулись и мы.
Долго шли по промзоне.
Везде - колючая проволока.
Еще - надписи…
Например, «Женщинам без сопровождающих передвигаться запрещается!»
Наконец по оплетенным колючей проволокой переходам прошли в саму колонию.
Здесь многоэтажки казарм. Грязновато-сиреневое здание клуба.
И вроде бы обычные здания, но все так безысходно, все пропитано такой несвободой, что становится тяжело дышать.
И тут мы поворачиваем, и сразу в глаза - такой светлый здесь! - храм священномученика Вениамина, колокольня, а рядом - похожая на игрушку церковная изба…
3.
Это первый тюремный храм, заново построенный в наши дни, и это первый храм, освященный во имя священномученика Вениамина, Митрополита Петроградского.
Нелепо сближать судьбу столпа Православной веры - священномученика Вениамина - с судьбами уголовников, отбывающих наказание в ИТК № 5, но я вспоминал письмо, написанное Митрополитом Вениамином перед расстрелом. «Трудно, тяжело страдать, но по мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога. Трудно переступить этот рубикон, границу и всецело предаться воле Божией. Когда это совершится, тогда человек избыточествует утешением, не чувствует самых тяжелых страданий, полный среди страданий внутреннего покоя…» - и как бы и забывал, что стою посреди уголовников.
Я стоял в церкви и - «по мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога» - как бы забывал, где идет служба, кто стоит рядом…
Мы никуда не уходили из зоны, но так мучительно давящая несвобода осталась там, за дверями церкви…
9 января 1999 года, Санкт-Петербург.
На улице ужасный мороз. А в доме тепло.
 Композитор Валерий Гаврилин. |
Вместо того, чтобы писать очерк о преподобном Иринархе для книги про русских святых, закончил своего «Пушкина». Получился триптих: «Исполнить последний долг христианина», «В вечности вратах», «Последний путь».
И как раз тут позвонил Виктор Максимов, сказал, что умер Валерий Александрович Гаврилин.
Для меня Гаврилин в музыке, как Рубцов в поэзии.
Может быть, есть более великие, более гениальные, но роднее нет никого.
И как схожи их судьбы!
Оба родились и выросли на Вологодской земле детдомовскими сиротами.
У Рубцова умерла мать, а отец, вернувшись с фронта, не стал забирать его из детдома.
У Гаврилина отец погиб на фронте, а мать посадили в тюрьму...
Но ни сиротство, ни послевоенная нищета не сломили Рубцова и Гаврилина.
Музыка Гаврилина, как и поэзия Рубцова, с необыкновенной глубиной во всей его полноте раскрыла образ Родины, сумела откликнуться на чаяния измученной русской души и утишить ее боль...
Поразительно и то, как быстро, словно воплощая в себе торжество русской судьбы, обрели и Рубцов, и Гаврилин всенародное признание...
28 января 1999 года, Санкт-Петербург.
Ездил сегодня в больницу № 15 в Урицке.
Там в зале прощаний больничного морга благочинный протоиерей Валерий Швецов освящал Покровскую церковь.
Странно, как преследуют благочиние отца Валерия Швецова имена двух злобных Моисеев, врагов Православия Володарского и Урицкого.
Действительно… Восстановленный отцом Валерием храм преподобномученика Андрея Критского находится в поселке Володарский. Размещается он в здании, которое было выстроено Обществом ревнителей веры и милосердия и которое до сих пор еще не полностью возвращено Церкви. На вывеске над входом в здание написано: «Дом культуры поселка Володарский»…
Восстановленная при участии отца Валерия мемориальная квартира святого праведного Иоанна Кронштадтского в Кронштадте тоже находится на углу улицы Урицкого (бывшая Посадская) и Володарского (бывшая Андреевская).
Совпадения неприятные. Моисей Маркович Володарский заведовал пропагандой в Петрограде, Моисей Соломонович Урицкий возглавлял Петроградскую ЧеКа.
Понятно, почему имена Володарского и Урицкого уцелели в наше время.
Питерские демократы, торопливо, с каким-то повизгиванием изгонявшие с петербургских улиц имена Гоголя, Герцена, Салтыкова-Щедрина и многих героев Великой Отечественной войны, сохранили имена Володарского и Урицкого, наверное, потому, что подпитывались темной и злобной силой, исходящей от них.
И понятно, что прежде чем выжечь эти темные пятна из городской топографии, надобно было освободить от их злой власти души людей.
И смотришь, как поднимается Крестный ход на день памяти преподобномученика Андрея Критского по ступенькам дома культуры «Володарский», как заслоняют золотые хоругви ненавистное имя, и легче становится на сердце.
Нам не нужно преувеличивать злобную силу тьмы - перед молитвою и святыми иконами не удержаться и этим «неприкасаемым» черным именам...
Но безсмысленно надеяться, что политики будут очищать городскую топонимику от имен палачей русского народа, очистить нашу память от злых бесов террора способны только молитвы, только Божии храмы, только то, что и делает благочинный, отец Валерий Швецов, другие батюшки и миряне во всех уголках России…
7 июня 1999 года, Санкт-Петербург.
Наверное, самые тяжелые эти предпраздничные дни для послушника Александра. Монастырская гостиница переполнена - забиты уже и десятиместные номера, и чердак! - а народ продолжает прибывать.
И у всех - благословение.
У всех - какие-то бумажки с правом на размещение.
Ругаться не ругаются, кричать не кричат, но недовольство паломники не скрывают…
Ну а послушнику Александру раздражаться не положено, у него один ответ: «К отцу Гурию, пожалуйста. Как благословит…»
Отец Гурий - монастырский гостинник. Всеми вопросами размещения в монастыре ведает, решает, где и кого разместить…
Разумеется, в соответствии с благословением игумена.
Разумеется, в соответствии с положением прибывшего.
Но сейчас, накануне праздника, забито в монастыре всё, и отец Гурий благословляет послушника Александра размещать вновь прибывших куда-нибудь. Мест-то все равно уже нигде нет…
- Куда же размещать вас? - спрашивает послушник Александр. - Ведь ни одного места свободного не осталось.
Он осеняет себя крестным знамением и говорит:
- Пойдем… Поглядим…
Нет, свободных мест не появилось за эти минуты. Но выясняется, что не заняты койки паломников, уехавших на Святой остров. Из-за непогоды уже не вернутся они сегодня, корабль пустой пришел, не смог подойти к острову… Чего же койкам пустовать? И вот, хотя и нет свободных мест, но - воистину чудом Господним! - устраивается на ночлег и наша группа.
И так у послушника Александра - каждый день.
В обычной гостинице дежурная отработает смену, и на отдых.
А послушник Александр и вчера - в гостинице, и сегодня, и завтра. До тех пор, пока не кончится послушание…
И ни раздражения в Александре, ни угрюмости. Спокоен… Приветлив…
А вообще он фотограф.
Показывал толстые альбомы своих снимков. Снимки интересные. А особенно интересно то, что многие монастырские здания и пейзажи сняты с одной точки, но в разное время дня и года. И когда они размещены рядом, словно бы время течет по страницам альбома.
Белое поле покрытого снегом замерзшего озера…
 Никольский скит Валаамского монастыря. |
Белый заснеженный остров…
Белое здание скита и Никольского храма с искоркой золотой маковки…
А вот этот же скит, только на заржавевшем, скалистом берегу осени…
А вот фотографии самого монастыря…
Сбросив тесноту зелени, деревья как бы пропускают к озеру здания…
А как хорош монастырь весною, когда дымкой распустившихся почек еще не погашено золотистое сияние скал, высоко вверху, прямо посреди неба, белые стены, и из них - голубой в голубое небо - шпиль колокольни!
Еще несколько альбомов заполнено фотографиями монахов. Многие сфотографированы не раз и не два. Лица повторяются, путаются между собою.
- Это тот монах, которого мы в том альбоме на скиту видели?
- Нет… Это батюшка… Приезжал на Валаам…
- Как похожи лица!
- Похожи… - говорит Александр и неожиданно добавляет, что есть замены. Занимаясь фотографией, он уже давно заметил это. Уходит какой-нибудь батюшка из земной жизни, и очень скоро, совершенно случайно, встречаешь другого, точно с таким же лицом, с похожими глазами, с похожей улыбкой…
- Что это?
Мы молчим, просто перелистываем страницы альбома, по которым, подобно воде, в блескучем целлофане конвертов течет время…
А гостинник Александр и не ждет ответа.
Осеняя себя крестным знамением, идет открывать ворота. Снова кто-то прибыл из паломников, снова надо - без молитвы тут никак не обойтись! - куда-то пристраивать его…
16 августа 1999 года, Валаам.
Не обошла нынешняя жара пожарами и валаамские острова.
Видно, рыбаки жгли костер на берегу Угревой бухты - загорелся лес… Три гектара горело вблизи Крестового озера.
Лесной пожар везде беда, но на Валааме тушить его труднее. Накаляются скалы. Еще с войны остались тут финские укрепления, а в них патроны. Порою настоящая стрельба начинается…
Но главное - скалы…
И траншею не пророешь. И людей мало. И техники нет.
Монахи лапником сбивают огонь с деревьев, но пламя тут же вспыхивает в другом месте, белый дым поднимается, заволакивая пространство между деревьями.
- Может, на Преображение Господне дождь пойдет? - говорит один из монахов.
- Какой дождь на Господний праздник? Не… Тушить надо, - отвечает другой.
Дождь на Преображение действительно не шел.
Зато на следующий день, на Собор Валаамских святых, как из ведра полил.
Получилось, что валаамские святые всем Собором и затушили - слава Богу! - пожар.
Немного и пострадало леса.
20 августа 1999 года, Валаам.
Своенравное озеро окружает монастырские острова, и многие истории и предания связаны тут с чудесными избавлениями от потоплений.
Шли ранней весною олонецкие крестьяне в монастырь. Но тут поднялся ветер, взломал лед. Трое суток носило олончан на льдине по озеру, не чаяли и живыми остаться, как вдруг возникли два светозарных старца.
- Не бойтесь! - объявили они. - Не погибнете вы в озерной пучине. Но, прибыв в монастырь, закажите, чтобы совершили молебен перед Смоленской иконой Божией Матери, что стоит в чернорабочей избе.
- Кто вы, святые отче? - пав на колени, вопросили паломники.
- Мы валаамские старцы, Сергий и Герман! - был ответ. - Уповайте на Бога и не страшитесь.
Очнувшись, крестьяне увидели, что льдину прибило к подножью скалы, на вершине которой стоит монастырь. Паломники пошли в избу, где жили трудники, и нашли там образ Смоленской Божией Матери. Перед ним и был совершен благодарственный молебен.
Сколько уже веков этому преданию?
Но вот приехали мы, поселились в Никольском скиту, и на следующий день услышали историю о чудесном спасении, совершившемся два дня назад, как раз в тот шторм, в который попали и мы.
Дело так было…
Третий день горело погодой озеро. Рыба засыпала в сети, и скитоначальник, отец Антипа, решил выйти в озеро, чтобы не пришлось выбрасывать улов из сети.
Вдвоем с трудником пошли.
«Кошкой» подняли сеть, но не рассчитали, швырнуло волной в сторону. Пока возились, выравнивая лодку, намотало веревку на винт.
Уже и не рады были, что выехали…
Бог с ней, с рыбой, не жалко и сетку загубить, лишь бы самим живыми остаться! Решили веревку перерезать, да и нож в воду упал… Попробовали назад грести, да куда там! Весла вспахивают волны, а лодка на месте стоит, волны ее захлестывают…
Вдвоем на веслах сидят, гребут, что силы есть.
- Святителю Николае! - взывают. - Помоги нам, грешным!
- И вдруг… - рассказывал трудник, поведавший эту историю, - будто дернули нас. Будто на веревке кто к скиту подтянул. А это знаете что было?
- Что? - спросил я.
- Мы потом уже узнали… Оказывается, пришли братья с монастыря и акафист Святителю Николаю в нашем храме читали! Вот тогда и подтянуло нас будто на веревке к острову.
- Да… - признался и отец Антипа, когда я спросил про эту историю. - Был такой случай. Не думали и живыми остаться. Слава Богу, отец Гурий пришел акафист с молебном Святителю Николаю отслужить в нашей церкви. Вот и услышал нас Николай Чудотворец.
И отец Антипа перекрестился.
Перекрестился и я.
- Угодниче Божий, Святителю Николае Чудотворче, моли Бога за мя грешного… - прошептал привычные слова, но как-то иначе звучали они здесь, в Никольском скиту.
Больше надежды было, что услышана будет молитва.
Совсем рядом Святитель Николай был…
20 августа 1999 года, Валаам.
Пока не построен был при игумене Дамаскине Никольский храм, остров назывался Крестовым. На вершине его была воздвигнута каменная часовня во имя Святителя Николая, окна которой смотрят на все четыре стороны света. В темные ночи возжигали здесь огонь, и лучи крестом расходились во все стороны, указывая путь судоводителям.
Храм построили иждивением купца Николая Назаровича Солодовникова в 1853 году, а через пять лет и двухэтажный дом с домовой церковью, освященной во имя преподобного Иоанна Дамаскина.
Но все это - далекая история…
А новая история повествует о вселении в скитской корпус умалишенных.
Потом здесь были квартиры.
В церкви Иоанна Дамаскина тоже жили, на месте алтаря стояла кровать.
Когда на островах возродилась монастырская жизнь, начали расселять и скитский (архиерейский) корпус на Никольском острове. С трудом выжили жильцов, занимавших домовую церковь. Сразу принялись расчищать потолок, и из-под слоев побелки проступили грозные лики московских Святителей. Было это как раз в день их памяти…
Сейчас церковь восстановлена.
Возобновлена и скитская жизнь.
Хотя одна квартира в «архиерейском» корпусе не расселена до сих пор. Там живет девяностолетний дедушка Андрей Афанасьевич. Бывший коммунист…
Однако с монахами он уживается, а монахи уживаются с ним.
- Свой огород Андрей Афанасьевич так возделывает, что и монахам поучиться можно! - говорит о соседе отец Антипа. Подумав, добавляет: - Одинокий он. Тоже как монах, только без креста!
Андрей Афанасьевич как бы соединяет в себе новую - советскую! - историю скита с историей новейшей, повествующей уже о возрождении монастыря…
И если подумать, то фигура его весьма символична.
Сколько таких «монахов без креста» перебирается из советского времени в наши дни!
И одна надежда, что креста, на котором высечены слова: «Крест водрузися на земли и коснуся небесе: не яко древу досягшу высоту, но Тебе на нем исполняющему всяческая, Господи, слава Тебе!» - достанет и на этих андреев афанасьевичей.
21 августа 1999 года, Валаам.
Когда мы увидели его в скиту Всех Святых, то - в черной вязаной кофте - как-то не сразу и признали его - такой тихий, задушевный был, как будто старец со старинной фотографии…
А сегодня игумен (ныне - Епископ Троицкий, викарий Святейшего Патриарха Московского и всея Руси - ред.) принял нас в своем рабочем кабинете…
Когда мы вошли, он сидел с телефонной трубкой в руке, а другую трубку прижимал плечом к уху. Светился экран компьютера.
И пока длилась беседа, звонили телефоны, игумену приходилось выслушивать объяснения, отдавать распоряжения.
 Епископ Троицкий Панкратий. |
- Наши монастыри открыты миру… - говорит, возвращаясь к беседе с нами, отец Панкратий. - А ведь, чтобы служить миру, надо прежде уйти от него, в пустыни обрести себя! Но как уйти от мира в наших монастырях, которые сейчас приходится восстанавливать всем миром!
И он объясняет, что монашество в России можно возродить, лишь заимствуя опыт афонских монахов. У нас - увы! - прервана монашеская традиция. Четыре мужских монастыря просто не могли сохранить ее, они и не столько монастырями были, а доказательствами того, что в СССР тоже есть монастыри…
- Однако, - говорит отец Панкратий, - для уныния нет причин. Конечно, тяжело! Но Господь утешает, дает силы исполнить послушание…
И как тут не вспомнить, что и в восемнадцатом веке, после жестоких гонений, воздвигнутых на Православную Церковь, возрождение порушенных монашеских традиций тоже начиналось со Святой Горы.
Иноки, положившие начало возрождению старчества в России, были афонскими монахами.
Афонские монастыри отец Панкратий знает не понаслышке. Он не раз бывал на Святой Горе…
- Там тоже, как и у нас, проблема с туристами… Конечно, туристы - это большие деньги. Но это - и неприятности. Особенно у нас. Но есть и другая проблема, о которой мы уже говорили. Из-за столь сильного наплыва туристов невозможно уйти от мира… Мир сам ломится в монастырские ворота!
- Как же тогда удастся возродить на Валааме монашескую жизнь?
- Если какой монастырь и предопределен для возрождения монашеской жизни, то это прежде всего Валаам. Слава Богу, на Валааме есть скиты. Туда не пройти туристам, там хранится молчание и уединение… Скитами спасается монастырь.
Отец Панкратий говорит, что в скитах возрождается благодать, и Собор святых поддерживает новых насельников Валаама…
Еще он рассказал о Дамаскине…
- Кто-то и сейчас всегда молится на его могиле. Да-да… Дамаскин и сейчас очень нужен Валааму!
Вот такой разговор…
Частью о старчестве, частью о хозяйстве, частью об истории… Но мог ли быть наш разговор другим?
Валаам еще огромная территория. Огромное хозяйство. Целый клубок социально-экономических проблем. Сейчас в монастыре, считая с подворьями, двадцать иеромонахов. Всего насельников - 120 человек.
А еще местные жители…
Самое страшное, что и сейчас еще на Валааме пытаются строить частное жилье. Поскольку никакого Генерального плана не существует, Сартавала пытается ввести особые условия. Так сказать, в порядке исключения разрешить местным жителям строить частные дома…
- А что местные жители могут построить? Только сарай. Так что понятно, кто будет строиться под видом местных жителей на Валааме. Новые русские.
А еще - туристы. Это тоже целая проблема…
Вернее, целый букет проблем…
А еще мы, писатели-паломники, которых надо отправлять назад, на материк. Об этом архимандрит Панкратий говорит с капитаном судна по телефону…
А еще из Приозерска нам на чем-то надо ехать… Судно придет туда, когда электрички уже уйдут все, как будет добраться до Петербурга?
Прижимая плечом телефонную трубку, отец Панкратий нажимает на клавиши компьютера, сверяясь с расписанием…
Снова говорит с капитаном, потом набирает другой номер…
Снова спрашивает, снова объясняет, что нет теперь ночных электричек, снова говорит о нас, а сам время от времени заглядывает в лежащее на столе раскрытое Евангелие…
22 августа 1999 года, Валаам.
Пока тепло и о зимних холодах не хочется думать.
Крутится возле будки во дворе собака. Ее зовут Димка.
Рядом с Димкой прыгает, пытаясь поймать свой хвост, котенок. Имя котенку - Бусинка. Одна лапа у него - «Чулочек забыла надеть!» - объясняет матушка Тавифа - белая.
Еще в хозяйстве у сестер корова с телушкой, козы, куры…
- Сено сами косите?
- Сами! - отвечает матушка Тавифа. - Косим, пока люди добрые не увидят, как мы косим… Тогда поплачут вместе с нами маленько, да и помогут. Чего мы накосим, если городские все?
- А деревенские что? Не идут в монахини?
- Пока в самогонщицы больше идут…
- А как же вы тогда со скотиной управляетесь? Ведь тут тоже надо деревенские навыки иметь!
- А это уж и не наша забота, у нашей скотины хозяева есть, пускай они и думают!
- Какие хозяева?
- А вон напротив… Через дорогу живут! Фролом одного зовут, а другого Лавром…
Это матушка Тавифа о церкви, в которой мы ночевали, говорит.
Деревянная, еще пятнадцатого века, церковь освящена во имя святых Флора и Лавра. Эти святые мученики считаются покровителями домашних животных.
И верно ведь.
Из деревенских только они и пособляют насельницам.
27 августа 1999 года, Сенно.
Освещенный луной архиерейский сад в Вологде.
Черные стволы деревьев. Сверкающий изморозью снег на замерзших прудах, на тропинках.
Вышли со Станиславом Юрьевичем Куняевым на набережную.
Она была пуста. Только вдалеке трусила куда-то собака.
В высоком морозном небе сверкали звезды, внизу под набережной чернела полыньями река.
 Поэт Николай Рубцов. |
Все было как у Николая Михайловича Рубцова:
Звезда полей во мгле заледенелой,
Остановившись, смотрит в полынью.
Уж на часах двенадцать прозвенело,
И сон окутал родину мою…
И как в стихах Рубцова, ни о чем не надо было говорить, потому что все несказанное само переливается в душу, наполняя ее высокой гармонией мироздания…
И долго, слушая только хрустящий под ногами снег, шли мы по набережной, а потом Станислав Юрьевич вдруг остановился и объявил, что вот в этом доме живут его друзья, у которых он был в гостях лет восемь назад.
И мы прошли к дому с темными окнами, но оказалось, что это не тот дом, который нам нужен, и мы зачем-то начали искать нужный дом, то отходя от реки, то снова возвращаясь к ней.
И хотя мы ни у кого не спрашивали дорогу, да и не у кого было спросить ее, нужный дом мы все-таки отыскали и вошли, вернее не вошли, а погрузились в этот дом, как еще в одно стихотворение Николая Рубцова, - столько чистоты и душевного тепла было в семье, живущей здесь…
А потом возвращались в гостиницу.
И была совсем уже глубокая ночь.
И был архиерейский сад, освещенный луной. Чернели стволы деревьев, сверкал изморозью в рубцовском звездном свете снег на замерзших прудах, на тропинках…
9 декабря 1999 года, Вологда.
Колокола на Валааме замолчали, когда залетевшим сюда снарядом разбило большой тысячепудовый колокол, отлитый в память Апостола Андрея Первозванного, установившего, как утверждает предание, первый крест на острове.
Сейчас хотя и не такие великие, но снова звонят монастырские колокола, созывая иноков и паломников на службу.
И по-прежнему далеко окрест видно с колокольни.
Кругом леса, вода, скалы, скиты…
Островки на входе в Монастырскую бухту кажутся заплывающими судами…
Стоишь на колокольне, и такое ощущение, словно смотришь в иллюминатор набирающего высоту самолета.
20 мая 2000 года, Валаам.
В Комарово - черемуховые холода! - невыносимо холодно на даче.
В этом холоде и начал писать статью про Юрия Борисова.
Впервые я увидел эту фамилию на конверте пластинки Валерия Агафонова «Белая песня», выпущенной фирмой «Мелодия» в 1989 году.
 Юрий Борисов. |
Название пластинке песня Юрия Борисова и дала…
Все теперь против нас, будто мы и креста не носили,
Словно аспиды мы басурманской крови,
Даже места нам нет в ошалевшей от горя России,
И Господь нас не слышит - зови не зови…
Странная, печальная и красивая, эта песня широко зазвучала в магнитофонных записях уже после смерти в 1984 году ее исполнителя - Валерия Агафонова…
Чувствовалось, что песня стилизована под белогвардейский романс, но такие точные были найдены слова, так пронзительно звучал голос Агафонова, что о стилизации забывалось.
Песни Юрия Борисова из белогвардейского цикла, как и настоящие песни Гражданской войны, были оплачены самым настоящим веществом жизни, и судьба их складывалась весьма запутанно.
Лучший исполнитель этих песен, Валерий Агафонов, так и не увидел своих пластинок.
Он умер в 1984 году, когда ему было сорок три года.
На похоронах Агафонова Борисова не было, и глухо, как из колодца лагерей, в котором он тогда и был погребен, звучит его голос в песне «Памяти Агафонова»...
На третью годовщину смерти Агафонова Борисов написал еще одну песню.
Осень опять за окном скороспелая.
Сколько растаяло их от дождливой поры.
Мы постарели, пока тебя не было,
Выросли дети да в школу пошли.
Тогда Валерий Агафонов уже зазвучал на пластинках, на конвертах которых было обозначено и имя Юрия Борисова, автора слов песен.
Об этом тоже было сказано в 1987 году в песне Борисова:
И о тебе говорят все восторженно,
Ты свои спелые лавры сорви,
Мы тебя помним и чтим, как положено,
Только нас в гости пока не зови.
Конечно же, умирать ему не хотелось.
И прежде всего потому, что само движение времени обещало прорыв из безвестности не только песен, написанных им, но и самого автора.
Но уже кончалась жизнь...
Юрий Борисов как-то очень легко шел на срока…
Последний раз из заключения он вышел безнадежно больным туберкулезом.
Последний год почти не вставал…
А умер он на сорок шестом году жизни на носилках в приемном покое больницы на Поклонной горе.
Странно и страшно, похоже и непохоже сошлась его собственная судьба с той, о которой он писал в песне:
Вот уж год мы не спим, под мундирами прячем обиду,
Ждем холопскую пулю пониже петлиц.
Вот уж год, как Тобольск отзвонил по Царю панихиду
И предали анафеме души убийц…
Умер Юрий Борисов 17 июля 1990 года в 8 часов наступающего утра.
А вскоре его песню, забывая указывать автора, запела Жанна Бичевская.
А господин Михаил Звездинский - этак застенчиво-застенчиво! - и вообще поставил под нею свое имя...
Впрочем, что говорить об эстрадном мародерстве, речь тут о судьбе художника, который, казалось бы, должен был подойти времени реформ, но которого убил невыносимый холод нашего времени, и сама память о нем снова оказалась замороженной.
28 мая 2000 года, Комарово.
Кажется, и на футбол столько народу не ходит, сколько решило попасть к мощам Великомученика и Целителя Пантелеимона, что привезли с Афона.
И страсти не такие, конечно, как на футболе, но тоже нешуточные. Без очереди и батюшек не пропускают, не то что мирян.
И чем ближе к мощам, тем строже, тем жестче, тем неуступчивей очередь.
Вот вытолкнули откуда-то бабушку с девочкой. По лицу девочки крупные, как горошины, катились слезы.
- Бабушка! - вскрикивала она. - Зачем ты меня привезла сюда?! Зачем, бабушка?!
- Пошли! - схватив ее за руку, сказала бабушка. - Пойдем хоть к мощам благоверного князя Александра Невского подойдем!
Девочка кивнула, утирая слезы.
- Не плачь… - сказала ей тетенька из очереди. - Ты когда подойдешь к мощам Александра Невского, попроси его как следует. Может, он и поможет тебе…
- Попросить? - переспросила девочка.
- Попроси-попроси… - сказала женщина. - Он же хозяин здесь, в храме…
Не знаю, о чем просила девочка благоверного князя Александра Невского, но не так уж и много времени прошло, как мы увидели девочку за решетками ограждения. Вместе с бабушкой двигалась она к раке мощей Целителя…
Не иначе как действительно благоверный князь провел…
11 июля 2000 года, Санкт-Петербург.
«Мы одно любим, одного желаем: любим отечество,
желаем ему благоденствия еще более, нежели славы, желаем,
да не изменится никогда твердое основание нашего величия,
да цветет Россия… по крайней мере долго, долго,
если на земле нет ничего безсмертного, кроме души человеческой!»
Н.М. Карамзин.
Эти слова, поставленные Дмитрием Михайловичем Балашовым эпиграфом к «Младшему сыну», припомнились, когда сидели мы у входа на Зеленогорское кладбище.
Незаметно спала дневная жара, вытягивая над дорогой тени кладбищенских деревьев, наступил вечер, а Балашова все не везли… Увы, и вокруг мертвого писателя продолжали клубиться темные силы, омрачая неразберихой его похороны…
 Писатель Дмитрий Балашов. |
Так получилось, что Дмитрия Михайловича как почетного гражданина Великого Новгорода поначалу собирались похоронить в Хутынском монастыре, где похоронен Гавриил Романович Державин…
Но вернулась из Выборга (когда произошла трагедия, она гостила там, у родителей) вдова писателя Ольга Николаевна, и выяснилось, что Балашов завещал похоронить его рядом с матерью, в Зеленогорске.
Все пришлось менять на ходу, и в результате на кладбище фургончик с телом Дмитрия Михайловича прибыл лишь к семи часам вечера…
Провожали писателя только родные, Руслан Дериглазов из Новгорода да я с Иваном Ивановичем Сабилло от Санкт-Петербургской организации Союза писателей России. Не скрою, поначалу - не принято хоронить в такое позднее время! - тягостно было на зеленогорском кладбище…
И недоумение - все-таки не последнего человека в России хоронили, могли бы власти хотя бы присутствием какого-нибудь чиновника засвидетельствовать свое уважение к великому патриоту - тоже было…
Но такой умиротворяюще-спокойной была сень кладбищенских деревьев, так проникновенно звучали слова священника отца Александра, что стихала смута и ясно сознавалось, что Господь явил Свою милость, даровав Дмитрию Михайловичу такое прощание…
Все регалии писателя Балашова остались в Новгородской областной филармонии, а здесь перед разверстой могилой предстал раб Божий Димитрий, и какие другие звания нужны человеку, кроме этого?..
Какие еще требуются почести, кроме молитвы, звучащей над его гробом?..
И еще думалось о том, что и завершающая земной путь русского писателя Дмитрия Балашова дорога из Новгорода тоже не случайно возникла в церемониале похорон.
По этой дороге ходил со своей дружиной Александр Невский, чтобы отразить нашествие крестоносцев…
Эта дорога святого благоверного князя, выбравшего Путь и повенчавшего Русь со степью, и стала последней дорогой автора «Младшего сына».
- Дмитрия Балашова похоронили в рубашке-косоворотке, а я его представляю лежащим в кольчуге и шлеме, а рядом меч, - говорил новгородский поэт Руслан Дериглазов. - Потому что этот человек был воином, всю свою жизнь он боролся со злом.
Хорошие слова он сказал.
Безконечно мучительна и прекрасна наша история, составленная из безчисленных судеб наших сограждан, своим терпением и трудом превозмогающих зло и своеволие.
Так было все века русской истории, так осталось и сейчас…
Дмитрий Михайлович и без кольчуги лежал в гробу как воин…
Должно быть, точно так же, как и герой его романа «Младший сын» - русский ратник Федор, так же, как те, кто любил отечество и желал ему благоденствия более, нежели славы…
20 июля 2000 года, Санкт-Петербург.
Часовня стояла в стороне от дороги…
Надо было свернуть с шоссе, проехать километра два по проселочной дороге, а дальше уже идти пешком к белой березовой роще…
Через все поле шли…
Там в тени старых берез и стояла эта часовенка над источником…
Источник окружен срубом, в котором и скапливается вода. Вокруг - новенький дощатый настил, скамеечки…
И в часовенке, хотя и не закрывается она, молитвенно-чисто, на стенах иконы. Можешь и помолиться, и свечку поставить…
Ну а потом, как положено, облиться водой или окунуться в источнике…
И странно - никакого жилья поблизости, а так аккуратно все, так чисто, и часовенка только на заложку и запирается…
- И никто не покушается на иконы? - удивился я. - Ведь тут и старые есть… Они же недешево стоят…
- Наверное, не знают недобрые люди о часовне… - предположила Марина.
- Нет… - покачала головой другая женщина. - Знают, конечно! У нас тут такая история была… В общем, решили два парня иконы уворовать. Разыскали эту часовню, упаковали иконы в рюкзаки и двинулись к шоссе. Только они и из рощи не вышли. Одного радикулит одолел, а другого люмбаго. В общем, едва-едва доползли назад… На место повесили иконы…
- А как с радикулитом и люмбаго?
- А никак… Помылись в источнике и здоровы стали. Этот настил-то у источника ими и сделан…
6 августа 2000 года, Санкт-Петербург.
В церкви как-то неспокойно было…
Вроде и невелик храмик, и народу немного, а все время какой-то шум - чихание, кашель. Люди переминаются с ноги на ногу, все время что-то поправляют на себе…
Седовласый священник, такой маленький и сгорбленный, стоял возле аналоя, на котором лежали Крест и Евангелие, и слушал женщину в черном платочке. Говорила она тихо, и вдруг, перекрывая шум в церкви, пронзительно зазвучал грубый мужской голос:
- Это наше! Наши - девки в брюках! Наши - мужики пьяницы!
Но ужасен был даже не сам голос, а то, что исходил он от скромной женщины в черном платке, что исповедовалась сейчас.
- Вот бедная! - вздохнула стоящая рядом старушка. - Ишь как бес-то крутит ее! Меня тоже они донимают…
- Вас?
- Да, меня… Я в коммунальной квартире живу, а сосед у меня - красивый молодой парень. Однажды захожу к себе в комнату, а он у меня в постели лежит. Голый весь и к себе манит. Я перекрестила его и из комнаты выскочила, сразу в церковь побежала… А вернулась - возле дома с соседом встретилась. «Откуда ты?» - спрашиваю. А он удивился. «Из института, - говорит. - А что?» Вот тогда и поняла я, что это бес был…
Старушка повернулась к иконе и перекрестилась.
Самого образа Богородицы не разглядеть было.
В стекле киота слабо вздрагивали отражения свечных огоньков. Да еще там теснились разные - старые и молодые - лица…
12 августа 2000 года, Санкт-Петербург.
По радио рассказывают, что в Россию навсегда возвратился автор «Зияющих высот» Александр Александрович Зиновьев.
- Мне многие говорят, зачем ты едешь, там сейчас плохо, трудно, ты не представляешь даже как. Знаю, что плохо, может, и не представляю, насколько. Но именно потому, что плохо, я и возвращаюсь... - сказал он, объясняя причины своего возвращения. - Я никогда бы не вернулся, если бы в России было хорошо - хорошо в их западном духе...
30 июня 1999 года, Комарово.
В плохую погоду, когда затянуто тучами небо, когда льет дождь, острова сливаются и со стороны Ладоги кажутся единым островом, неразличимо-густо заросшим лесом…
Совсем другое дело, когда ясно светит солнце. Плывет моторка по Ладоге, и каждый остров освещен по-своему, каждый отдельно от других.
Так и люди здесь.
Каждый сам по себе, но это в ясную погоду.
Нахмурится небо, и уже, кажется, и не различить отдельных людей, все - монахи, всё - монастырь…
28 июля 1998 года, Валаам.
- Я стихотворение [про паломническую поездку на Валаам] придумал… - сказал я Марине.
- Прочитай… - попросила она.
- Как солнечно было, когда приезжали сюда.
Как пасмурно нынче, когда уезжаем…
- А дальше? - спросила Марина.
- А что дальше писать, если все уже сказано тут…
Марина вздохнула и кивнула головой.
29 июля 1998 года, Валаам.
Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru
См. также